Уже несколько дней очень хочется что-то написать. Мозг кипит и просит выплеска эмоций. Всего того, что бродит во мне и не находит выхода. Но дело в том, что писать не о чем. В моей жизни не случилось большой любви. Никаких новых знакомств. Ни каких глобальных перемен. И тем не менее меня охватывает то дикая эйфория, то не передаваемая тоска. Скорее я конечно сама не хочу копаться и выяснять что же это. Возможно просто потому что это так давно забытые ощущение. Все мое тело, вся душа чувствуют дикий страх. Он сковывает и не дает мне думать. Строить планы. Он твердит мне, что можно ошибиться и тогда пиздец. Все от чего ты так долго бежала обрушится на тебя беспощадной лавиной. Единственное, что он заставляет меня делать это забываться. Делать как можно больше совершенно диких вещей, чтобы было о чем потом думать и говорить и продолжать врать себе. И не бросаться в этот круговорот, в который так хочется. Я очень боюсь людского равнодушия, так было всегда. И если я вижу, что человек не начинает меня любить, я делаю все чтобы он начинал меня ненавидеть. Либо медленно перевожу его меж этих двух ощущений. Ненависть и страдания это два сильнейших чувства, то что заставляет тебя чувствовать себя живым. Как и любовь. Но я всегда выбирала первое. После любви будет больно, в страданиях нет ничего непредсказуемого. Ты просто питаешься жалостью к себе и так и живешь. Я живу в страхе.

Ты мне губу порвал, - говорит она, трогая пальцем саднящее место и рассматривая кровь на подушечке указательного, - Губу порвал, придурок! Я такооой, - хохочет он, не без сочувствия, правда, пытаясь разглядеть трещинку; она ноет, скроив страдальческую гримаску, смешно ощупывая языком ранку, еще метров пятнадцать, потом они, конечно, начинают целоваться снова, и он кровожадно закатывает глаза, пытаясь изобразить графа Дракулу, а ей больно смеяться, больно, дурак, слышишь? Когда она будет собирать вещи, зареванная, опухшая, ненакрашенная и поэтому как будто без ресниц, и будет говорить ему что-то и вытирать нос тыльной стороной ладони, ты бы хоть думал, что ты говоришь, Саня, ты хоть бы иногда отдавал себе отчет в том, что ты говоришь, блядь, неужели это так сложно - он, конечно, возьмет ее за плечи, поставит к стенке, попытается обнять, станет что-то втолковывать, она будет выворачиваться и чиркнет сухими губами по его плечу, разойдется трещина, у обоих мелькнет дежавю в глазах, что-то теплое шевельнется, не самое воспоминание даже, а какой-то блик от воспоминания - но будет поздно уже, поздно и неуместно.